anariel_r | Скитания Хурина-5

Вчера на радостях, что закончила "Файливрин", взялась за "Скитания Хурина", где летом застряла в сложном месте. Там как раз начинается самое интересное - единственная в своем роде у Толкина court drama, с большим количеством уникальных моментов (вроде попыток кормить орков человеческой едой). C одной стороны, сплошная "исландщина": камень закона, освящение веча, судебное разбирательство, плавно перетекающее в сражение и поджог жилища (да и в других местах заметно, что "Скитания" очень близки мрачновато-лапидарной традиции исландских саг), с другой - видно, что все очень прочно укоренено в собственном мире Толкина: вече освящается именами Манвэ и Мандоса, и камешки для голосования - не как у исландцев, а, скорее, как у греков, и раз халадины, то Толкин играет с мыслью о том, что на вече могут присутствовать и женщины (если я правильно понимаю, ни у каких индоевропейцев такого быть не могло). Ну, и внимательный глаз заметит, что я много чего утащила из сцены суда в "Двенадцать звезд": и под видом аллюзий, и для того, чтобы показать преемственность судебных традиции нумэнорцев, несмотря на все культурно-цивилизационные различия.
===============
Наутро вече стало собираться задолго до назначенного времени. Явилась почти тысяча человек, по большей части мужчины постарше [вычеркнуто: и жены] (39), поскольку нельзя было ослаблять пограничную стражу. Вскоре вся вечевая стогна заполнилась народом. Она имела вид огромного полумесяца

[стр. 283]
с семью рядами дерновых скамей, поднимавшихся от ровного дна и вырытых в склоне холма. Вокруг возвели высокую ограду, и пройти внутрь можно было лишь через прочные ворота в частоколе, замыкавшем открытую часть полумесяца. Посреди нижнего ряда сидений был поставлен [добавлено:] Ангбор, или Камень приговора, / - огромный плоский валун, на котором восседали халады (40). Приведенные на суд стояли перед камнем лицом к собранию.
Раздавался шум множества голосов, но, как только протрубил рог, наступила тишина и появился халад с множеством провожатых. Ворота за ним затворились, и он медленно проследовал к Камню. Там встал он лицом к собранию и освятил вече согласно обычаю. Вначале поименовал он Манвэ и Мандоса, как тому научились эдайн от эльфов, а затем, перейдя на старый язык своего народа, который ныне вышел из ежедневного употребления, он объявил триста и первое вече Брэтиля, созванное, чтобы вынести суд в серьезном деле, достодолжно устроенным.
Когда, как требовал обычай, все собрание откликнулось на том же языке «Мы готовы!», халад воссел на [камень >] Ангбор и обратился на наречии Бэлэрианда (41) к стоявшим неподалеку:
- Трубите в рог! Пусть обвиняемый предстанет перед нами! (42)
Рог протрубил дважды, но некоторое время никто не появлялся, а из-за ограды доносились сердитые голоса. Наконец ворота широко распахнулись, и вошли шестеро мужчин, которые несли Хурина.
- Меня привели сюда силой и против права! – воскликнул тот. – Не пойду я в цепях, словно раб, ни на какое вече на земле, пусть даже восседают там короли эльфов. И, пока не сняты с меня оковы, не признАю я ни власти, ни справедливости вашего приговора.
Но люди поставили его на землю перед Камнем и удерживали силой.
Если приводили кого на суд веча, по обычаю халад должен был быть обвинителем и начать с того, чтобы вкратце рассказать, в каком проступке обвиняется человек. После чего у подсудимого было право самому или устами своего друга отвергнуть обвинение или оправдать содеянное. И, если после того, как все это было сказано, оставались сомнения или одна из сторон что-то отрицала, призывались свидетели.
Посему Харданг (43) поднялся и, поворотившись к собранию, начал произносить обвинение.
- Обвиняемый, коего вы видите перед собой, - заговорил халад, - именует себя Хурин, сын Галдора, что

[стр. 284]
некогда жил в Дорломине, но долго пробыл в Ангбанде, откуда и пришел сюда. Пусть так (44).
Но тут поднялся Мантор и встал перед Камнем.
- С вашего позволения, господин мой халад и народ! – воскликнул он. – Как друг подсудимого я воспользуюсь своим правом задать вопрос: не имеет ли выдвинутое против него обвинение прямого отношения к халаду? Не держит ли халад обиды на подсудимого?
- Обиды? – возопил Харданг, и гнев затуманил его разумение, так что он не разглядел, куда клонит Мантор. – Как же, не держит! Я явился на вече с перевязанной головой не потому, что мода такая, а потому что ранен!
- Увы! – молвил Мантор. – Если это так, я заявляю, что дело нельзя разбирать подобным образом. По нашему закону, никто не может ни произносить обвинение против своего обидчика, ни занимать сидение суда, пока слушается такое обвинение. Не так ли гласит закон?
- Закон гласит так, - отвечало собрание.
- Тогда, - продолжал Мантор, - прежде чем заслушать обвинение, дОлжно усадить на Камень другого человека, нежели Харданг, сын Хундада.
Стали выкликивать множество имен, но больше всего голосов и самых громких были за Мантора.
- Нет, - отозвался тот. – Я связан с одной из сторон и судьей быть не могу. Сверх того, в подобном случае право назвать человека, который займет его место, принадлежит халаду, о чем ему, без сомнения, прекрасно известно.
- Благодарю тебя, - сказал Харданг, - хоть нет у меня нужды в поучениях самозваного законника.
И он огляделся по сторонам, словно размышляя, чье имя выкликнуть. Но халада обуял черный гнев и вся мудрость оставила его. Назови он любого из присутствовавших старейшин, все могло бы обернуться иначе. Но в недобрую минуту сделал он свой выбор, к изумлению всех людей воскликнув:
- Авранк, сын Дорласа! Как видно, и халаду сегодня нужен друг, раз законники не знают удержу. Призываю тебя к Камню!
Воцарилась тишина. Но, когда Харданг сошел с Камня, а Авранк поднялся на него, раздался громкий ропот, словно шум надвигающейся бури. Авранк был молод и лишь недавно женился, и косо взглянули все пожилые старейшины, восседавшие на вече, на его юные лета. [Ибо его, самого по себе, не любили>] И его, самого по себе, не любили; ибо, будучи храбр, отличался Авранк язвительностью, как и родитель его Дорлас до него. / И темные слухи [вычеркнуто: все еще] ходили о Дорласе [вычеркнуто: его отце, близком друге Харданга]; (45) потому что, хоть никто не знал наверное, Дорласа нашли убитым далеко от места сражения с

[стр. 285]
Глаурунгом, а окровавленный меч, что лежал подле него, принадлежал Брандиру (46).
Но Авранк не обратил никакого внимания на ропот и держался легкомысленно, как будто дело было простое и решенное.
- Итак, - сказал он, - если с этим разобрались, не будем больше терять времени! Дело вполне ясное.
И, встав, продолжил обвинение:
- Подсудимый, этот дикарь, явился, как вы слышали, из Ангбанда. Обнаружили его в наших землях. И то не случайность, ибо, как сам он заявил, у него здесь есть дело. Что это за дело, он не открыл, но никак не доброе. Он ненавидит наш народ. Только увидев нас, он принялся хулить нас. Мы дали ему пищи, а он плюнул на нее. Я видел, что так поступали орки, если находились глупцы, которые проявляли к ним милосердие. Очевидно, что он из Ангбанда, как бы его ни звали. Но дальше было хуже. По собственной его просьбе его привели к халаду Брэтиля – привел его этот же человек, который называет себя его другом; но, явившись в чертог, подсудимый не пожелал назваться. А когда халад спросил, что у него за дело, и предложил ему сперва отдохнуть, а потом уже молвить слово, если ему угодно, он начал неистовствовать, бесславил халада, а потом вдруг швырнул ему в голову столец, чем нанес ему великую рану. И хорошо для всех, что у него не было под рукой оружия, а не то бы он халада убил. Таково было явственное намерение подсудимого, и ненамного уменьшает его вину то, что не случилось худшего (а кара за такое - смерть). Но, как бы то ни было, тогда халад восседал в своем чертоге на троне: и поносить его было злым деянием, а нападать на него – возмутительным насилием.
Таково обвинение против подсудимого: что он явился сюда с недобрым умыслом против нас и в особенности – против халада Брэтиля (наверняка по наущению Ангбанда); оказавшись в присутствии халада, подсудимый осыпал его бранью, а затем пытался убить халада, восседавшего на своем троне. Наказание определит приговор веча, но по справедливости то должна быть смерть.
Иным подумалось, что Авранк говорил справедливо, и всем показалось, что говорил он искусно. Некоторое время никто не поднимал голоса за ту или другую сторону. Тогда Авранк, не скрывая усмешки, поднялся снова и произнес:
- Подсудимый может ответить на обвинение, если желает, но пусть говорит кратко и не беснуется!
Но Хурин молчал, пытаясь вырваться.
- Подсудимый, станешь ли говорить? – спросил Авранк, но Хурин не давал ответа.
- Быть по сему, - сказал Авранк. – Если подсудимый не желает говорить даже ради того, чтобы отвергнуть обвинение, делать больше нечего.

[стр. 286]
Обвинение произнесено, и как человек, назначенный восседать на Камне, должен я предложить вечу наказание, которое видится справедливым.
Но тут поднялся Мантор и произнес:
- Для начала следует хотя бы спросить у подсудимого, почему он не желает говорить. А на этот вопрос может ответить его друг.
- Вопрос задан, - сказал Авранк, пожимая плечами. – Если знаешь ответ, дай его.
- Потому что он скован [добавлено: по рукам и ногам] (47), - ответил Мантор. – Никогда прежде не влекли мы на вече в оковах человека, еще не осужденного. В особенности – одного из эдайн, того, чье имя заслуживает чести, что бы после ни произошло. Да, повторю: человека еще не осужденного; ибо обвинитель умолчал о многом из того, что вече должно услышать прежде вынесения приговора.
- Но это же глупость, - сказал Авранк. – Адан он или нет и каково бы ни было его имя, подсудимый необуздан и злобен. Оковы – необходимая предосторожность. Тех, кто находится рядом с ним, дОлжно защитить от его неистовства.
- Если желаешь породить насилие, - отвечал Мантор, - найдется ли способ лучше, нежели прилюдно унизить гордого человека, пережившего годы великой скорби? Который вдобавок ослабел от голода и долгих странствий и стоит один без оружия среди множества оружных. Вопрошу я у народа в собрании: считаете ли вы подобную предосторожность достойной свободных людей Брэтиля или пожелали бы вы обратиться к вежеству былых времен?
- На подсудимого наложили оковы по приказу халада, - сказал Авранк. – В том использовал он свое право прекратить насилие у себя в чертоге. Посему приказ этот может обойти лишь полное собрание.
Тут поднялись громкие крики «Освободите, освободите его! Хурин Талион! Освободите Хурина Талиона!». Не все присоединились к этому хору, но голосов в защиту другой стороны слышно не было.
- Нет-нет! – произнес Авранк. – От криков толку не будет. В таком деле требуется голосование по всем правилам.

По обычаю в делах серьезных или сомнительных вече голосовало с помощью камешков, и все, кто приходил на собрание, приносил с собой два камешка: черный для «нет» и белый для «да». Однако сбор и подсчет камешков заняли бы много времени, а Мантор видел, что с каждым мигом настрой Хурина меняется к худшему.
- Есть другой способ, более простой, - сказал он. – Нет здесь опасности, которая бы оправдывала узы, и так думают все те, кто возвысил

[стр. 287]
свой голос. Халад присутствует на вечевой стогне и может отменить свое повеление, буде пожелает.
- Пожелает, - сказал Харданг, поскольку ему показалось, что собрание пришло в нетерпение, и он надеялся, сделав этот ход, вернуть расположение народа. – Пусть подсудимого освободят и поставят перед вами!
И с ног и рук Хурина сбили оковы. Он тотчас выпрямился и, отворотившись от Авранка, встал лицом к собранию.
- Я здесь, - произнес он. – И я отвечу, каково мое имя. Я – Хурин Талион, сын Галдора Орхала (48), владыка Дорломина и некогда старший военачальник воинств Фингона, короля северного края. Пусть никто не утверждает противного! Этого должно быть довольно. Я не стану ни о чем вас умолять, поступайте, как знаете! Не стану я и препираться и с выскочкой, которому вы дозволили занять высокое место. Пусть клевещет, как хочет! [Вычеркнуто: Но если мой друг желает говорить и поведать о случившемся правду, пусть. Слушайте его, если есть на то желание!]
Во имя Владык Запада, что вы за народ или во что вы превратились? Объятые губительной Тьмой, сидите вы тут и терпеливо выслушиваете, как беглый порубежник испрашивает для меня смертной казни – потому что я проломил голову кичливому молодцу, и неважно, на троне он сидел или нет? Поистине, стоило ему поучиться уважению к старшим прежде, чем вы сделали его своим предводителем.
Смерть? Как перед Манвэ, если бы не терпел я муку двадцать и восемь лет, если бы я был таков, как в Нирнаэт, вы бы не осмелились сидеть тут лицом к лицу со мной. Но, как я слышу, я уже не грозен. Вот вы и расхрабрились. И мне можно стоять без оков, чтобы меня можно было травить. Сломала меня война и сделала покорным. Покорным! Не будьте так уверены в этом!
Он поднял руки и сжал кулаки.
Но тут Мантор положил руку ему на плечо, успокаивая, и убедительно произнес ему на ухо:
- Мой господин, ты заблуждаешься на их счет. Большинство – твои друзья или были бы ими. Но есть здесь и гордые вольные люди. Позволь теперь мне обратиться к ним!
Харданг и Авранк ничего не сказали, только обменялись улыбками, поскольку решили, что речь Хурина не принесла ему ничего хорошего.
Однако Мантор возгласил:
- Пусть владыке Хурину вынесут, на чем присесть, пока я говорю, Выслушав меня, вы лучше поймете, а может, и простите его гнев.
Внемли мне, народ Брэтиля! Мой друг не отвергает главное обвинение, но заявляет, что с ним поступили неправо и вывели из последних границ. Господа мои [вычеркнуто: и добрые жены] (49),

[стр. 288]
я был командиром порубежников, что нашли этого человека спящим на Хауд-эн-Эллэт. Или он лишь казался спящим, но лежал, истомленный, меж сном и бодрствованием и услышал, опасаюсь, слова, что были произнесены над ним.
Был там человек по имени Авранк, сын Дорласа, из моего отряда, где ему и следовало оставаться, ибо таковы были мои приказы. Когда я подошел к ним, я услышал, как Авранк дал совет тому, кто первым нашел Хурина и догадался, каково имя спящего. О народ Брэтиля, я слышал, как Авранк молвил так: «Лучше убить старика, пока он спит, чтобы избежать новых бед. И халад был бы доволен» - вот его слова.
Возможно, не станете вы удивляться, что, когда я призвал его к бодрствованию и он увидел вокруг себя вооруженных людей, он обратился к нам с резкими словами: один из нас их заслужил. Что до презрения к нашей пище, то он взял ее из моих рук и не плевал на нее. Он выплюнул ее, потому что подавился. Ужели, господа мои, вы никогда не видели, как голодающий торопится и не может проглотить еду, пусть даже нуждаясь в ней? А сей муж был исполнен великой скорби и гнева.
Нет, не презрел он нашей еды. Хотя был бы в своем праве, если бы знал, к каким низким уловкам прибегнут те, кто обитает здесь! Внемлите мне и верьте, коли сможете, ибо я могу призвать свидетелей. Владыка Хурин трапезовал со мной в узилище, ибо я обращался с ним вежественно. То было два дня назад. Но вчера был он сонлив и не мог ни говорить внятно, ни совещаться со мной перед сегодняшним разбирательством.
- Чему тут дивиться! – воскликнул Харданг.
Мантор помолчал, глядя на Харданга.
- И в самом деле, нечему, господин мой Харданг, - произнес он, - ибо к его еде было подмешано снотворное зелье.
Харданг воскликнул в гневе:
- Неужто стоит утомлять нас пересказом сонных видений слабоумного старика?
- Я говорю не о сновидениях, - ответствовал Мантор. – У меня есть свидетель. Я взял с собой из темницы еду, которую отведал Хурин. Перед свидетелями я дал ее псу, и тот до сих пор не очнулся от мертвого сна. Может статься, не сам халад Брэтиля умыслил подобное, а тот, кто желал ему угодить. Разве есть здесь законная цель? Разве что удержать от насилия человека - уже в оковах и заточенного в темницу? То злой умысел, народ Брэтился, и я прошу собрание исправить это!

[стр. 289]
Тут по вечевой стогне прокатились волнение и ропот; а когда поднялся Авранк и призвал к тишине, шум только усилился. Наконец, когда собрание слегка приутихло, заговорил Мантор:
- Продолжать ли мне, ибо у меня еще есть, что сказать?
- Продолжай! – отвечал Авранк. – Но укороти свой нелепицы. И должен предупредить вас, господа мои, что этому человеку надо внимать с осторожностью. На его добросовестность полагаться нельзя: они с подсудимым – близкая родня.
То были неумные слова, ибо Мантор немедленно ответил так:
- Верно. Матерью Хурина была Харэт, дочь Халмира, некогда халада Брэтиля, а Хириль, ее сестра, была матерью моей матери. Но это родословие не доказывает, что я лжец. Более того, если Хурин Дорломинский приходится мне родней, то он родич и всему Дому Халэт. Да, и всему нашему народу. Но с ним обращаются как с изгоем-разбойником, дикарем, лишенным чести!
Продолжим же с главным обвинением, которое, по словам обвинителя, может караться смертной казнью. Вы видите перед собой пробитую голову, которая, однако, вроде бы прочно держится на плечах и не утратила речи. Рану ей нанесли, бросив небольшой деревянный столец. Злодеяние, скажете вы, и, что намного хуже, совершенное, когда халад Брэтиля восседал на своем троне.
Но господа мои, к злым делам человека можно вынудить. Поставьте себя мысленно на место Харданга, сына Хундада. Вот перед вам предстает Хурин, владыка Дорломина, ваш родич: он глава великого Дома, муж, чьи деяния воспеты эльфами и людьми. Но ныне он стар, лишился своей вотчины, отягощен скорбью и истомлен скитаниями. Он желает увидеть вас. А вы покойно восседаете на троне. Не поднимаетесь. Не заговариваете с ним. Лишь меряете его взглядом с головы до пят, пока он стоит; потом он опускается на пол. Тогда, преисполнены жалости и вежества, вы велите вынести старому невеже столец.
О стыд и срам! Тот запускает вам стольцом в голову. Но я бы сказал, стыд и срам вам, обесчестившим свой престол, свой чертог, весь народ Брэтиля!
Господа мои, скажу начистоту: было бы лучше, если бы владыка Хурин вооружился терпением, изумительным терпением. Почему он не стал дожидаться новых обид, которые ему пришлось бы сносить? Однако я, стоя в том чертоге и будучи всему свидетелем, дивился, и по-прежнему дивлюсь, и прошу вас сказать мне: как вам нравится подобное поведение человека, которого мы сделали халадом Брэтиля?

[стр. 290]
В ответ на этот вопрос поднялся громкий шум, но, когда Мантор воздел руку, все внезапно стихло. Однако под прикрытием шума Харданг подошел к Авранку переговорить с ним, и в наступившем молчании их голоса прозвучали слишком громко, так что Мантор и другие тоже услышали, как Харданг говорит «Лучше бы я дал тебе выстрелить!» (50), а Авранк отвечает «Я еще успею».
И Мантор продолжал:
- Я услышал ответ на свой вопрос. И вижу, что такое поведение вам не по душе. Так как бы вы поступили с человеком, швырнувшим столец? Связали, надели веревку на шею, заперли в пещере, наложили на него оковы, подмешали снотворного ему в пищу, а под конец вытащили сюда и попросили бы для него смерти? Или освободили бы? Или, быть может, просили у него прощения или велели так поступить халаду?
Тут поднялся шум еще громче, чем в прошлый раз, люди встали с дерновых скамей, бряцая оружием с криками «Освободить! Освободить! Свободу ему!». Слышалось много и других голосов, что кричали «Долой халада! В пещеры его!»
Многие из мужей почтенных лет, восседавших на нижней скамье, бросились к Хурину и преклонили перед ним колена, прося у него прощения, один дал Хурину посох, а другой укрыл Хурина красивым плащом и надел на него великолепный серебряный пояс.
И Хурин, в этом одеянии и с посохом в руке, подошел к Камню [дописано: Ангбору], встал на нем не как проситель, но как король, и возгласил громким голосом:
- Благодарю вас, господа Брэтиля, собравшиеся здесь, что спасли меня от позора. Значит, не оставила справедливость этой земли, пусть, задремав, не сразу пробудилась она. Но теперь хочу я выдвинуть собственное обвинение.
Вопрошают, каково мое дело здесь? Что думаете вы? Разве не в этой земле умерли сын мой Турин и дочь моя Ниэнор? Увы, был я далече, когда узнал о бедах, что случились здесь. Разве есть чему дивиться, если отец ищет могилы своих детей? Дивиться скорее следует тому, думается мне, что никто еще не назвал мне их имен.
Стыдитесь ли вы, что дали сыну моему Турину умереть за вас? Что всего двое отважились пойти с ним, чтобы лицом к лицу встретить ужас Змия? Что никто не осмелился помочь ему, когда кончен был бой, хотя так можно было бы предотвратить худшее?
Может быть, вам и впрямь стыдно. Но не это мое обвинение. Не прошу я, чтобы нашелся в этой земле равный отвагой сыну Хурина. Но, простив старые горести, прощу ли новую? Внемлите, люди Брэтиля! У Стоячего Камня, что воздвигли вы, лежит

[стр. 291]
старуха-нищенка. Долго была она в вашей земле, не видя ни огня, ни еды, ни жалости. Ныне мертва она. Мертва. То была Морвэн, моя жена. Госпожа Морвэн Эдэльвэн, красой равная эльфам, та, что родила на свет Турина, погибель Глаурунга. Она мертва.
И если те из вас, кто не лишен сострадания, крикнут мне, что нет на вас вины, то спрошу я: на ком эта вина? Чьим велением бросили ее умирать от голода у вашего порога, как бездомного пса?
Умыслил ли то ваш предводитель? Так я думаю. Ведь он и со мной обошелся бы так же, если бы смог. Вот его дары: бесчестье, голодная смерть, отрава. Причастны ли вы к этому? Станете ли выполнять его волю? Если нет, то сколько еще, господа Брэтиля, станете вы терпеть его? Сколько еще станете сносить, чтобы этот человек по имени Харданг сидел на вашем престоле?

Начало перевода тут.
Продолжение