Файливрин-5

[anariel_r]

А вот и кусочек из "Файливрин". Начало перевода этой части тут.
Там испили воды на исходе дня
усталый Турин и его стойкий спутник.
Воспрянул Турин, стихла его боль,
освободился дух от страданья тенет,
когда у плеска волны на поляне сидели они,
как опускается солнце, в восторге взирая:
садилось оно за гряду диких гор,
чьи вершины пурпурные пропороли закат.
Потом скатилось оно во тьму, и тени непроглядные
по кручам карабкаясь, укрыли сумраком
окрашены в багрец маяки последние.
Возносясь к небосводу в доспехе камня,
ожидали горы восхожденья луны
над бескрайним востоком, и во сне нерушимом
отразили размыто заводи Иврина
их бледные лики. В размышленья глубокие
погрузясь, безмолвные, ни звука они не пробудили,
пока хладные бризы дыханьем резким -
свежие, благоуханные - не обвились вкруг скитальцев.
Тогда отыскали они для сна песком устланный
горный грот; там огонь развели,
и пламенный цвет на поленьях буковых
весело вспыхнул; вился дым
тонкой струйкой, как Турин незапно
глянул на Флиндинга, пламенем озаренного,
и выговорил неуверенно слова вопрошающие:
«О товарищ, не ведаю твоего прозванья, и цели,
и крови рода твоего – но что за рок связал тебя
с путем усталого странника-безумца,
убийцы Бэлэга, своего брата по оружью?»

Тогда гном, испугавшись, как бы от горя безрассудство
не охватило сызнова Турина душу,
своих тягот и скитаний историю поведал:
как Смертельной Тени, Таур-ну-Фуина,
буераки бездорожные накрыли его ужасом,
об удалом Бэлэге, из лучников храбрейшем,
о поступке, на который осмелились они на склоне пасмурном, -
в песнях воспето с тех пор не раз то деянье;
как рок свершился, открыл он без охоты,
в сплетении терний, в густой чащобе,
когда Моргота мощь устремилась далече.
В оковах скорби рассказ его стих,
и хлынули слезы из глаз Турина,
сдерживать он перестал, освободил потоки
страданья беспредельного. Долго он плакал
неслышно, потрясенный; в неисходной кручине
песок сжимая тисками пальцев.
Но страх оставил сына Фуилина,
не подбирал он благородно бесстрастных утешений,
ибо, задремав, уснул мертвым сном.
Вдруг глас потревожил его сладкозвучьем,
он проснулся и поразился: костер потух,
увядала ночь, недвижно все было вокруг,
и в безмолвье мрака вздымалась песнь,
взмывая звучно к звездному небу.
То Турин, стоя у струй озерных,
возносился над истоком стихших вод,
что ныне лились чуть слышно; глас его воспарял,
величавой печали звучала песнь,
плач о Бэлэга славе бессмертной.
Небывало свивал он слова чудесные,
так что дерева и воды ответили, пробудившись,
и слезы лили по стрелку скалы.
То песнопенье помнят доныне:
сохранили гномы его в Нарготронде,
биться с Бауглиром бранные дружины
везде побуждала «Дружба Лучника».

Турин затем оборотился к Флиндингу,
вернулся к костру, бросился наземь
и спал непросыпно, пока солнце взбиралось
в высокие небеса и странствовало к западу.
В просторах бескрайних сна блуждая,
узрел он виденье: казалось, бредет он
по хладным булыжникам склона нагого,
к впадине, вырезанной в котловине кромешной,
чей край неровный искорежена мукой
в запрете окаймляла поросль - ее изломал
нож полуночника. Чернела враждебно
чащоба темная, лощина терний,
с подточенными временем тисами перемешанных.
Безлистые члены скелеты обреченно
- обгоревшие, почерневшие, без коры, нагие, -
возносили скорбно. То был след молнии:
стылые обугленные персты, непрестанно указующие
в сумрак студный. Там в тоске воззвал он:
«О Бэлэг, брат мой! О Бэлэг, поведай,
где прах твой схоронен в сем угрюмом краю?»
- и неустанно эхо вторило «Бэлэг!»;
но глас отдаленный, слабый, неясный
различил он, что звучал как ночной крик
над покоем пучины: «Не взыскуй боле.
В кургане гибельном сгнил мой лук;
мою рощу спалила свирепая молния;
здесь насельником страх; не посмеет никто осквернить
сей гневный яр, ни гоблин, ни орк;
никто не доберется до врат мрачных дебрей
этой опасной тропой; путь для них закрыт,
но к ожиданию долгому дух мой умчался
в чертоги Луны за морскими волнами.
Будь храбрость тебе ободреньем, друг одинокий!»
Продолжение