![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
Перевод начала "Snuff"
Вдруг захотелось опробовать свои переводческие навыки на Snuff - последнем романе Пратчетта. Сначала вообще была безумная идея – попробовать переводить «Понюшку» со слуха. По счастью, у меня появился текст, и выяснилось, что со скоростью набора Пратчетта переводить я не могу. Пока, во всяком случае. Но, кажется, дело идет легче, чем в случае с «Дарами Смерти»: видимо, перевод «Записок клуба Мнение» пошел мне на пользу как переводчику.
В общем, дальше начало «Понюшки», с именами собственными я вольничаю и развлекаюсь. Не знаю, правда, буду ли этим заниматься дальше. Под настроение.
ПОНЮШКА
Робу – за промежутки между его выходными.
Эмме – за то, что помогла мне понять гоблинов.
И Лин – за все.
«Мировоззрение гоблинов выражает культ – или, вероятно, религия - Анггу. Если коротко, то это весьма сложно организованная религия воскресения, основанная на святости телесных выделений. Главный ее догмат таков: все, что выходит из тела гоблина, со всей очевидностью однажды было частью гоблина, и потому к этим субстанциям надлежит относиться с почтением и хранить надлежащим образом, дабы в свое время они были погребены вместе с тем, кому принадлежат. А до того их следует хранить в сосудах-анггу – об этих поразительных творениях будет рассказано далее.
Здесь нас навестит неприятная мысль о том, что подобное достижимо лишь для владельца огромного богатства, просторных складских помещений и сговорчивых соседей.
Оттого большинство гоблинов соблюдают Анггу Хад. Анггу Хад можно определить, как общепринятую и более мягкую разновидность Анггу, согласно которой надлежит хранить только ушную серу, обрезки ногтей и сопли. Вода в широком смысле слова не считается «анггу», она всего лишь проходит сквозь тело, не являясь его частью: гоблины полагают, что между водой, попавшей внутрь, и водой, вышедшей наружу, особой разницы, так сказать, нет (что проливает печальный света на качество воды в их подземных логовах). Точно так же и фекалии считаются едой, изменившей свои свойства. Зубы, как ни странно, для гоблинов интереса не представляют, поскольку считаются разновидностью грибка, не придают они значимости и волосам, изобилием которых, надо сказать, они нечасто могут похвастать».
Дойдя до этого места, лорд Ветинари, патриций Анх-Морпорка, оторвался от чтения и уставился в пространство. Через несколько секунд вид на пространство затмил собой Драмнот, его секретарь (который, надо сказать, карьеру положил на то, чтобы превратиться в нечто, максимально близкое к «ничто» - и это было нечто!).
- У вас задумчивый вид, мой господин, - произнес Драмнот, добавив к этому наблюдению вопросительный знак столь деликатной природы, что тот постепенно растворился в воздухе.
- Обливаюсь слезами, Драмнот, обливаюсь слезами.
Драмнот, который смахивал несуществующие пылинки с глянца лакированного рабочего стола, остановился.
- Пастор Овес пишет убедительно, не так ли, сэр?
- Безусловно, Драмнот, однако краеугольная трудность никуда не делась и заключается она в следующем: человечество может примириться с существованием карлов, троллей и даже орков, несмотря на то, что временами все они ввергали нас в ужас, и знаете ли отчего, Драмнот?
Секретарь аккуратно сложил тряпку, которой вытирал пыль, и поднял взгляд к потолку.
- Я бы осмелился предположить, мой господин, что в их жестокости мы распознаем нашу собственную?
- О, великолепно, Драмнот, я еще сделаю из вас циника! Хищники уважают других циников, разве нет? Не исключаю, что они питают уважение даже к своей жертве: лев может лечь с ягненком, пусть даже с травы потом поднимется один лишь лев, однако рядом с крысой лев не ляжет. Целая раса, Драмнот, низведена до вредителей, паразитов!
Лорд Ветинари печально покачал головой, и никогда не теряющий бдительности Драмнот заметил, что пальцы Его Светлости уже в третий раз за день вернулись к странице, озаглавленной «Сосуды-анггу»: казалось, будто патриций говорит сам с собой, что было весьма необычно.
«По традиции эти емкости гоблины мастерят сами из самых разных материалов, начиная драгоценными минералами и заканчивая кожей, деревом и костью. Те, что сделаны из драгоценных минералов, относятся к числу прекраснейших сосудов, какие видел мир, - они тонкие, как яичная скорлупа. Разорение поселений гоблинов охотниками за сокровищами, искавшими эти сосуды, и месть гоблинов до сего дня сказываются на отношениях между обоими народами».
Лорд Ветинари прочистил горло и продолажал:
- Еще одна цитата из пастора Овса, Драмнот: «Я должен сказать, что гоблины живут как бы на грани зачастую оттого, что их к этому вынудили. Они выживают там, где не выживет больше никто. Общераспространенное приветствие у них – «Вись», что означает «Останься в живых». Я знаю, что гоблинов обвиняли в ужасных преступлениях, но ведь и мир никогда не был добр к ним. Скажу так: те, кто живет жизнью, висящей на истончившемся волоске, понимают страшную арифметику безжалостной необходимости, и когда необходимость заставляет идти на крайности… что ж, тогда женщинам приходится мастерить сосуд-анггу, который зовется «Душа слез» - самый прекрасный из всех, украшенный резьбой из цветочков и омытый слезами».
Тот самый момент, когда Ветинари закончил предложение и оторвал взгляд от книги, педантичный Драмнот выбрал, чтобы поставить перед патрицием чашку кофе.
- «Страшная арифметика безжалостной необходимости», Драмнот. Мы-то знаем о ней не понаслышке, не так ли?
- Совершенно верно, сэр, не понаслышке. Кстати, сэр, мы получили послание от Алмаза, короля троллей: он благодарит нас за нашу твердую позицию по отношению к наркотикам. Примите мои поздравления, сэр.
- Не стоит благодарности, - отмахнулся Ветинари. – Вы же знаете мою позицию, Драмнот. Я не имею ничего против людей, принимающих вещества, которые заставляют их чувствовать себя более счастливыми или довольными – или даже видеть танцы пурпурных феечек. Или своего бога, если уж на то пошло. Это их собственные мозги, в конце концов, и общество не имеет права запрещать подобное, разве что эти люди в то же самое время управляют тяжелым оборудованием. Однако продавать наркотики, от которых у троллей буквально взрываются головы, - просто-напросто убийство, а это преступление карается смертной казнью. И я рад, что коммандующий Ваймс полностью согласен со мной в этом вопросе.
- Совершенно верно, сэр, и позволю себе напомнить, что он вскорости покинет нас. Собираетесь ли вы, мой господин, выпроводить его в путь, так сказать?
Патриций покачал головой.
- Думаю, нет. Он, должно быть, в полном смятении, и я опасаюсь, как бы мое появление не усугубило положение.
Уж не прозвучала ли в голосе Драмнота нотка сострадания, когда он заговорил?
- Не вините себя, мой господин. В конце концов, и вы, и командующий – в руках высшей силы.
Его милость герцог Анхский, сэр Сэмюэл Ваймс, командующий Городской стражи Анх-Морпорка, изо всех сил чесал ногу, засунув карандаш в ботинок. Но толку от этого не было. Ни разу. Все его носки кусались, и в сотый раз Ваймс задумался над тем, не стоит ли сказать жене, что среди ее замечательных качеств – а их было немало – вязание не числится. Но Ваймс бы выбрал отрубить себе ногу, чем разбить леди Сибилле сердце этими словами.
Носки были ужасные, такие толстые, огромные и все в узлах, что ему приходилось покупать обувь в полтора раза больше ноги. И Ваймс вел себя так потому, что, будучи человеком, который ни в один храм не входил с предумышленной религиозностью, он поклонялся леди Сибилле, и ни дня не проходило, чтобы он не изумлялся, что и жена отвечает ему тем же. Он сделал ее своей женой, а она сделала его миллионером; с ней унылый одинокий циницчный «медяк»-полицейский без гроша в кармане превратился в богатого и могущественного герцога. Однако циником быть не перестал, а медяка из Сэма Ваймса не вытянула бы и упряжка быков на стероидах: яд проник глубоко, впитался в самый спинной хребет. И вот Сэм Ваймс чесался и считал блага, которыми осыпала его судьба, пока не сбился со счета.
Одним из его проклятий, однако, была бумажная работа.
Его вечно одолевали какие-нибудь документы. Хорошо известно, что всякая кампания по борьбе с бумажками приводит только к их размножению.
Конечно, у Ваймса имелись люди, которые занималися документацией, но рано или поздно ему приходилось ставить подпись и, если не было спасения, даже читать бумажки. И деваться было некуда: как ни крути, в полицейской работе часто бывает так, что навоз попадает в ветряную мельницу. Инициалы Сэма Ваймса уведомляли мир о том, что это его мельница, а стало быть, и навоз тоже его.
Но он сделал передышку и окликнул в открытую дверь сержанта Задничку, которая сегодня исполняла обязанности его ординарца.
- Как, уже есть что-нибудь, Рада? – спросил он с надеждой.
- Не в том смысле, сэр, который вы имели в виду, но, думаю, вы будете рады услышать, что из Квирма мне только что пришло по трещотке сообщение от ВРИО капитана Хэддока. Пишет, что у него все в порядке, сэр, и что авеки – просто восторг (1).
Ваймс вздохнул.
- Больше ничего?
- Тихо, как в покойницкой, сэр, - сказала карла, просовывая голову в дверь. – Это все жара, сэр: драться – жарко, а воровать – так от рук не отлипнет. Здорово, правда, сэр?
Ваймс издал ворчание.
- Где полицейские, там и преступление, сержант, зарубите себе на носу.
- Зарублю, сэр, только я думаю, что если немного переставить слова, то будет звучать лучше.
- Я правильно понимаю, что о пощаде мечтать нечего?
Вид у сержанта Заднички сделался озабоченный.
- Мне очень жаль, сэр, но думаю, тут без аппеляции. Официально капитан Морковка заберет у вас бляху в полдень.
Ваймс грохнул кулапком по столу и взорвался.
- Не заслужил я такого отношения, я же всю жизнь городу отдал!
- Командующий, вы, если позволите, заслуживаете большего.
Ваймс откинулся на спинку стула и застонал.
- Рада, и ты туда же?!
- Мне очень жаль, сэр, правда! Я знаю, что вам нелегко.
- Меня выгоняют, и после стольких лет службы! Я умолял его, между прочим, а мне такое не по нутру, уж будь уверена! Умолял!
На лестнице раздались шаги. На глазах у Рады Ваймс вытащил из ящика стола коричневый конверт, что-то в него положил, рьяно лизнул клапан, заклеил слюной и уронил в стол, откуда донеслось «бряк».
- Там, - произнес он сквозь стиснутые зубы, - моя бляха, как приказал Ветинари. Я снял ее. Никто не скажет, что бляху у меня отняли!
В кабинет вошел капитан Морковка, чуть склонив голову, когда проходил под притолокой. В руках он держал пакет, а за ним толпилось несколько улыбающихся – рот до ушей – «медяков».
- Мне очень жаль, сэр, что все так вышло, высшая власть и все такое. Вы только подумайте, сэр: по-моему, вы дешево отделались, всего двумя неделями. Она сначала говорила про месяц.
Морковка подал Ваймсу пакет и кашлянул.
- Мы с ребятами скинулись, командующий, - произнес он с натянутой улыбкой.
- Мне больше нравится «Главный констебль» - как-то разумнее, - сказал Ваймс, беря пакет. – Я, видишь ли, подумал так: пусть мне дают побольше титулов – глядишь, попадется какой мне по вкусу.
Он разорвал обертку и, к общему веселью осторожных наблюдателей, вытащил из пакета маленькое разноцветное ведерко с лопатой.
- Мы знаем, что вы, сэр, на море не собираетесь, - начал Морковка, - но…
- Лучше бы это было море, - жалобно произнес Ваймс. – Оно иногда корабли выбрасывает, в нем водятся контрабандисты, а еще утопления и преступления – на чертовом-то море! Хоть какое-то развлечение!
- Леди Сибилла говорит, что вы непременно найдете себе развлечений, сэр, - сказал Морковка.
Ваймс фыркнул.
- Деревня! Какие развлечения в деревне? Ты знаешь, почему деревня так называется, Морковка? Потому что там ничего нет, кроме клятых деревьев. Чего с ними носиться, это же просто окостеневшая трава! Скучища! Затянувшееся воскресенье – вот что это такое! А еще мне придется встречаться с блаародными!
- Сэр, вам понравится. Сколько я вас знаю, вы ни разу выходного не брали, разве что по ранению, - сказал Морковка.
- И даже тогда он только и делал, что волновался и ворчал без отдыха, - раздался голос от дверей.
Он принадлежал леди Сибилле Ваймс, и Ваймсу стало досадно, что его люди слушаются его жену. Леди Сибиллу он, конечно, любил до безумия, но от него не укрылось, что теперь его бутерброд с ветчиной, салатом и помидором состоял уже не из ветчины, помидора и салата, а из салата, помидора и ветчины. Так для здоровья полезней, конечно. Нет, это заговор. Почему нет овощей, вредных для здоровья, а? И вообще, чего плохого в луковом соусе? В нем же лук, так? А от лука пукаешь, так? А пукать полезно для здоровья, так? Ваймс был уверен, что где-то об этом читал.
Две недели отпуска! Еда – только под присмотром жены! Думать об этом было невыносимо, но Ваймс все равно думал. А еще был Сэм-младший, который рос как трава и много до чего дорос. Свежий воздух пойдет ему на пользу, сказала жена и мать. Ваймс не спорил. С Сибиллой не было смысла спорить, потому что даже если думаешь, будто победил, всегда как по волшебству, мужьям недоступному, получалось, что тебя ввели полное заблуждение.
(1) Обмен с Квирмской жандармерией показал себя очень хорошо: в Квирме учились полицейскому делу «а ля Ваймс», а благодаря капитану Эмилю кухня в Псевдополис-ярде изменилась к лучшему до неузнаваемости, пусть даже он использовал слишком много «авеков».
В общем, дальше начало «Понюшки», с именами собственными я вольничаю и развлекаюсь. Не знаю, правда, буду ли этим заниматься дальше. Под настроение.
ПОНЮШКА
Робу – за промежутки между его выходными.
Эмме – за то, что помогла мне понять гоблинов.
И Лин – за все.
«Мировоззрение гоблинов выражает культ – или, вероятно, религия - Анггу. Если коротко, то это весьма сложно организованная религия воскресения, основанная на святости телесных выделений. Главный ее догмат таков: все, что выходит из тела гоблина, со всей очевидностью однажды было частью гоблина, и потому к этим субстанциям надлежит относиться с почтением и хранить надлежащим образом, дабы в свое время они были погребены вместе с тем, кому принадлежат. А до того их следует хранить в сосудах-анггу – об этих поразительных творениях будет рассказано далее.
Здесь нас навестит неприятная мысль о том, что подобное достижимо лишь для владельца огромного богатства, просторных складских помещений и сговорчивых соседей.
Оттого большинство гоблинов соблюдают Анггу Хад. Анггу Хад можно определить, как общепринятую и более мягкую разновидность Анггу, согласно которой надлежит хранить только ушную серу, обрезки ногтей и сопли. Вода в широком смысле слова не считается «анггу», она всего лишь проходит сквозь тело, не являясь его частью: гоблины полагают, что между водой, попавшей внутрь, и водой, вышедшей наружу, особой разницы, так сказать, нет (что проливает печальный света на качество воды в их подземных логовах). Точно так же и фекалии считаются едой, изменившей свои свойства. Зубы, как ни странно, для гоблинов интереса не представляют, поскольку считаются разновидностью грибка, не придают они значимости и волосам, изобилием которых, надо сказать, они нечасто могут похвастать».
Дойдя до этого места, лорд Ветинари, патриций Анх-Морпорка, оторвался от чтения и уставился в пространство. Через несколько секунд вид на пространство затмил собой Драмнот, его секретарь (который, надо сказать, карьеру положил на то, чтобы превратиться в нечто, максимально близкое к «ничто» - и это было нечто!).
- У вас задумчивый вид, мой господин, - произнес Драмнот, добавив к этому наблюдению вопросительный знак столь деликатной природы, что тот постепенно растворился в воздухе.
- Обливаюсь слезами, Драмнот, обливаюсь слезами.
Драмнот, который смахивал несуществующие пылинки с глянца лакированного рабочего стола, остановился.
- Пастор Овес пишет убедительно, не так ли, сэр?
- Безусловно, Драмнот, однако краеугольная трудность никуда не делась и заключается она в следующем: человечество может примириться с существованием карлов, троллей и даже орков, несмотря на то, что временами все они ввергали нас в ужас, и знаете ли отчего, Драмнот?
Секретарь аккуратно сложил тряпку, которой вытирал пыль, и поднял взгляд к потолку.
- Я бы осмелился предположить, мой господин, что в их жестокости мы распознаем нашу собственную?
- О, великолепно, Драмнот, я еще сделаю из вас циника! Хищники уважают других циников, разве нет? Не исключаю, что они питают уважение даже к своей жертве: лев может лечь с ягненком, пусть даже с травы потом поднимется один лишь лев, однако рядом с крысой лев не ляжет. Целая раса, Драмнот, низведена до вредителей, паразитов!
Лорд Ветинари печально покачал головой, и никогда не теряющий бдительности Драмнот заметил, что пальцы Его Светлости уже в третий раз за день вернулись к странице, озаглавленной «Сосуды-анггу»: казалось, будто патриций говорит сам с собой, что было весьма необычно.
«По традиции эти емкости гоблины мастерят сами из самых разных материалов, начиная драгоценными минералами и заканчивая кожей, деревом и костью. Те, что сделаны из драгоценных минералов, относятся к числу прекраснейших сосудов, какие видел мир, - они тонкие, как яичная скорлупа. Разорение поселений гоблинов охотниками за сокровищами, искавшими эти сосуды, и месть гоблинов до сего дня сказываются на отношениях между обоими народами».
Лорд Ветинари прочистил горло и продолажал:
- Еще одна цитата из пастора Овса, Драмнот: «Я должен сказать, что гоблины живут как бы на грани зачастую оттого, что их к этому вынудили. Они выживают там, где не выживет больше никто. Общераспространенное приветствие у них – «Вись», что означает «Останься в живых». Я знаю, что гоблинов обвиняли в ужасных преступлениях, но ведь и мир никогда не был добр к ним. Скажу так: те, кто живет жизнью, висящей на истончившемся волоске, понимают страшную арифметику безжалостной необходимости, и когда необходимость заставляет идти на крайности… что ж, тогда женщинам приходится мастерить сосуд-анггу, который зовется «Душа слез» - самый прекрасный из всех, украшенный резьбой из цветочков и омытый слезами».
Тот самый момент, когда Ветинари закончил предложение и оторвал взгляд от книги, педантичный Драмнот выбрал, чтобы поставить перед патрицием чашку кофе.
- «Страшная арифметика безжалостной необходимости», Драмнот. Мы-то знаем о ней не понаслышке, не так ли?
- Совершенно верно, сэр, не понаслышке. Кстати, сэр, мы получили послание от Алмаза, короля троллей: он благодарит нас за нашу твердую позицию по отношению к наркотикам. Примите мои поздравления, сэр.
- Не стоит благодарности, - отмахнулся Ветинари. – Вы же знаете мою позицию, Драмнот. Я не имею ничего против людей, принимающих вещества, которые заставляют их чувствовать себя более счастливыми или довольными – или даже видеть танцы пурпурных феечек. Или своего бога, если уж на то пошло. Это их собственные мозги, в конце концов, и общество не имеет права запрещать подобное, разве что эти люди в то же самое время управляют тяжелым оборудованием. Однако продавать наркотики, от которых у троллей буквально взрываются головы, - просто-напросто убийство, а это преступление карается смертной казнью. И я рад, что коммандующий Ваймс полностью согласен со мной в этом вопросе.
- Совершенно верно, сэр, и позволю себе напомнить, что он вскорости покинет нас. Собираетесь ли вы, мой господин, выпроводить его в путь, так сказать?
Патриций покачал головой.
- Думаю, нет. Он, должно быть, в полном смятении, и я опасаюсь, как бы мое появление не усугубило положение.
Уж не прозвучала ли в голосе Драмнота нотка сострадания, когда он заговорил?
- Не вините себя, мой господин. В конце концов, и вы, и командующий – в руках высшей силы.
Его милость герцог Анхский, сэр Сэмюэл Ваймс, командующий Городской стражи Анх-Морпорка, изо всех сил чесал ногу, засунув карандаш в ботинок. Но толку от этого не было. Ни разу. Все его носки кусались, и в сотый раз Ваймс задумался над тем, не стоит ли сказать жене, что среди ее замечательных качеств – а их было немало – вязание не числится. Но Ваймс бы выбрал отрубить себе ногу, чем разбить леди Сибилле сердце этими словами.
Носки были ужасные, такие толстые, огромные и все в узлах, что ему приходилось покупать обувь в полтора раза больше ноги. И Ваймс вел себя так потому, что, будучи человеком, который ни в один храм не входил с предумышленной религиозностью, он поклонялся леди Сибилле, и ни дня не проходило, чтобы он не изумлялся, что и жена отвечает ему тем же. Он сделал ее своей женой, а она сделала его миллионером; с ней унылый одинокий циницчный «медяк»-полицейский без гроша в кармане превратился в богатого и могущественного герцога. Однако циником быть не перестал, а медяка из Сэма Ваймса не вытянула бы и упряжка быков на стероидах: яд проник глубоко, впитался в самый спинной хребет. И вот Сэм Ваймс чесался и считал блага, которыми осыпала его судьба, пока не сбился со счета.
Одним из его проклятий, однако, была бумажная работа.
Его вечно одолевали какие-нибудь документы. Хорошо известно, что всякая кампания по борьбе с бумажками приводит только к их размножению.
Конечно, у Ваймса имелись люди, которые занималися документацией, но рано или поздно ему приходилось ставить подпись и, если не было спасения, даже читать бумажки. И деваться было некуда: как ни крути, в полицейской работе часто бывает так, что навоз попадает в ветряную мельницу. Инициалы Сэма Ваймса уведомляли мир о том, что это его мельница, а стало быть, и навоз тоже его.
Но он сделал передышку и окликнул в открытую дверь сержанта Задничку, которая сегодня исполняла обязанности его ординарца.
- Как, уже есть что-нибудь, Рада? – спросил он с надеждой.
- Не в том смысле, сэр, который вы имели в виду, но, думаю, вы будете рады услышать, что из Квирма мне только что пришло по трещотке сообщение от ВРИО капитана Хэддока. Пишет, что у него все в порядке, сэр, и что авеки – просто восторг (1).
Ваймс вздохнул.
- Больше ничего?
- Тихо, как в покойницкой, сэр, - сказала карла, просовывая голову в дверь. – Это все жара, сэр: драться – жарко, а воровать – так от рук не отлипнет. Здорово, правда, сэр?
Ваймс издал ворчание.
- Где полицейские, там и преступление, сержант, зарубите себе на носу.
- Зарублю, сэр, только я думаю, что если немного переставить слова, то будет звучать лучше.
- Я правильно понимаю, что о пощаде мечтать нечего?
Вид у сержанта Заднички сделался озабоченный.
- Мне очень жаль, сэр, но думаю, тут без аппеляции. Официально капитан Морковка заберет у вас бляху в полдень.
Ваймс грохнул кулапком по столу и взорвался.
- Не заслужил я такого отношения, я же всю жизнь городу отдал!
- Командующий, вы, если позволите, заслуживаете большего.
Ваймс откинулся на спинку стула и застонал.
- Рада, и ты туда же?!
- Мне очень жаль, сэр, правда! Я знаю, что вам нелегко.
- Меня выгоняют, и после стольких лет службы! Я умолял его, между прочим, а мне такое не по нутру, уж будь уверена! Умолял!
На лестнице раздались шаги. На глазах у Рады Ваймс вытащил из ящика стола коричневый конверт, что-то в него положил, рьяно лизнул клапан, заклеил слюной и уронил в стол, откуда донеслось «бряк».
- Там, - произнес он сквозь стиснутые зубы, - моя бляха, как приказал Ветинари. Я снял ее. Никто не скажет, что бляху у меня отняли!
В кабинет вошел капитан Морковка, чуть склонив голову, когда проходил под притолокой. В руках он держал пакет, а за ним толпилось несколько улыбающихся – рот до ушей – «медяков».
- Мне очень жаль, сэр, что все так вышло, высшая власть и все такое. Вы только подумайте, сэр: по-моему, вы дешево отделались, всего двумя неделями. Она сначала говорила про месяц.
Морковка подал Ваймсу пакет и кашлянул.
- Мы с ребятами скинулись, командующий, - произнес он с натянутой улыбкой.
- Мне больше нравится «Главный констебль» - как-то разумнее, - сказал Ваймс, беря пакет. – Я, видишь ли, подумал так: пусть мне дают побольше титулов – глядишь, попадется какой мне по вкусу.
Он разорвал обертку и, к общему веселью осторожных наблюдателей, вытащил из пакета маленькое разноцветное ведерко с лопатой.
- Мы знаем, что вы, сэр, на море не собираетесь, - начал Морковка, - но…
- Лучше бы это было море, - жалобно произнес Ваймс. – Оно иногда корабли выбрасывает, в нем водятся контрабандисты, а еще утопления и преступления – на чертовом-то море! Хоть какое-то развлечение!
- Леди Сибилла говорит, что вы непременно найдете себе развлечений, сэр, - сказал Морковка.
Ваймс фыркнул.
- Деревня! Какие развлечения в деревне? Ты знаешь, почему деревня так называется, Морковка? Потому что там ничего нет, кроме клятых деревьев. Чего с ними носиться, это же просто окостеневшая трава! Скучища! Затянувшееся воскресенье – вот что это такое! А еще мне придется встречаться с блаародными!
- Сэр, вам понравится. Сколько я вас знаю, вы ни разу выходного не брали, разве что по ранению, - сказал Морковка.
- И даже тогда он только и делал, что волновался и ворчал без отдыха, - раздался голос от дверей.
Он принадлежал леди Сибилле Ваймс, и Ваймсу стало досадно, что его люди слушаются его жену. Леди Сибиллу он, конечно, любил до безумия, но от него не укрылось, что теперь его бутерброд с ветчиной, салатом и помидором состоял уже не из ветчины, помидора и салата, а из салата, помидора и ветчины. Так для здоровья полезней, конечно. Нет, это заговор. Почему нет овощей, вредных для здоровья, а? И вообще, чего плохого в луковом соусе? В нем же лук, так? А от лука пукаешь, так? А пукать полезно для здоровья, так? Ваймс был уверен, что где-то об этом читал.
Две недели отпуска! Еда – только под присмотром жены! Думать об этом было невыносимо, но Ваймс все равно думал. А еще был Сэм-младший, который рос как трава и много до чего дорос. Свежий воздух пойдет ему на пользу, сказала жена и мать. Ваймс не спорил. С Сибиллой не было смысла спорить, потому что даже если думаешь, будто победил, всегда как по волшебству, мужьям недоступному, получалось, что тебя ввели полное заблуждение.
(1) Обмен с Квирмской жандармерией показал себя очень хорошо: в Квирме учились полицейскому делу «а ля Ваймс», а благодаря капитану Эмилю кухня в Псевдополис-ярде изменилась к лучшему до неузнаваемости, пусть даже он использовал слишком много «авеков».